Крошка Доррит. Знаменитый «роман тайн» в одном томе - Чарльз Диккенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кленнэм выждал немного, а затем стал рассказывать те подробности, которые знал, в расчете, что это несколько отвлечет старика и поможет ему оправиться от первого потрясения. Говорил он нарочно медленно и самым непринужденным тоном, причем старался особенно подчеркнуть заслуги Панкса.
– Он – кха, – он получит щедрое вознаграждение, сэр, – сказал Отец Маршалси и, встав с кресла, возбужденно забегал по комнате. – Прошу вас не сомневаться, мистер Кленнэм, что все, кто принимал участие в этом деле, будут – кха, – будут щедро вознаграждены. Никто, дорогой сэр, не сможет пожаловаться, что его услуги остались неоцененными. Мне особенно приятно будет возвратить – кхм – те небольшие суммы, которыми вы ссужали меня, сэр. Буду также весьма признателен, если вы, не откладывая, сообщите мне, сколько вам должен мой сын.
Ему никакой надобности не было метаться по комнате, но он не мог устоять на месте.
– Все получат свое, – повторял он. – Я не выйду отсюда, пока на мне будет хоть пенни долгу. Каждый, кто – кха – оказывал внимание мне и моему семейству, будет награжден. Чивери будет награжден. Юный Джон будет награжден. Мое искреннее желание и твердое намерение – быть как можно более щедрым, мистер Кленнэм.
– Вам могут срочно понадобиться деньги, мистер Доррит, – сказал Артур, кладя свой кошелек на стол. – Прошу вас располагать моим кошельком. Я нарочно захватил его с собой на этот случай.
– Благодарю вас, сэр. Охотно принимаю сейчас то, что час тому назад совесть не позволила бы мне принять. Крайне вам признателен за эту кратковременную ссуду. Весьма кратковременную, однако пришедшуюся весьма кстати. – Он зажал кошелек в руке и снова принялся бегать из угла в угол. – Будьте столь добры, сэр, присовокупить эту сумму к тем, о которых я только что упоминал; и главное, не забудьте ссуды, данные моему сыну. Общую цифру долга вы мне сообщите на словах, этого будет вполне достаточно – кха, – вполне достаточно.
Тут взгляд его упал на дочь, сидевшую на прежнем месте, и он остановился на миг, чтобы поцеловать ее и погладить по голове.
– Нужно будет найти портниху, дитя мое, и поскорей обновить твой чересчур скромный гардероб. Необходимо также подумать о Мэгги; нельзя ли сделать так, чтобы она выглядела – кха – поприличнее, да, поприличнее. Эми, Эми, а твоя сестра, а твой брат! А мой брат, твой дядя Фредерик – бедняга, может быть, эта новость вдохнет в него немного жизни! Надо тотчас же послать за ними. Должны же они узнать о том, что произошло. Мы сообщим им об этом исподволь, осторожно, но они должны узнать как можно скорее. Наша обязанность перед ними и перед самими собой не допустить, чтобы они – кхм, – чтобы они что-нибудь делали, начиная с этой минуты.
Так он впервые в жизни намекнул на то, что его близкие трудятся ради куска хлеба и ему об этом известно.
Он все еще суетился, сжимая в руке кошелек, как вдруг со двора донесся оживленный гул голосов.
– Ну, все узнали, – сказал Кленнэм, выглянув в окошко. – Вы не покажетесь им, мистер Доррит? Они, должно быть, от души радуются за вас и хотели бы вас видеть.
– Я, признаться – кха – кхм, – я бы предпочел прежде переменить платье, Эми, дитя мое, – сказал он, еще пуще засуетившись, – и кроме того – кхм – купить часы с цепочкой. Но что поделаешь, придется – кха, – придется пока обойтись без этого. Поправь мне воротничок, милочка. Мистер Кленнэм, не затруднит ли вас – кхм – протянуть руку и достать из комода синий галстук. Застегни сюртук на все пуговицы, душа моя. Когда он застегнут наглухо, я – кха – кажусь несколько шире в груди.
Дрожащими пальцами он взбил свои седые волосы и, поддерживаемый под руки дочерью и Кленнэмом, появился у окна. Толпа внизу встретила его радостными возгласами, а он в ответ милостиво раскланивался во все стороны и посылал воздушные поцелуи. Потом, отойдя от окна, он молвил: «Бедняги!» И тон его был полон глубокого сострадания к их плачевной судьбе.
Крошка Доррит озабоченно твердила, что ему необходимо отдохнуть. Артур выразил было желание сходить за Панксом, чтобы тот пришел уладить последние формальности, нужные для завершения дела, но она шепотом просила его не уходить, пока отец не успокоится и не ляжет. Ей не пришлось повторять эту просьбу дважды. Она приготовила отцу постель и стала упрашивать его лечь. Но он, не слушая никаких уговоров, еще добрых полчаса возбужденно шагал по комнате, сам с собой рассуждая о том, удастся ли получить у смотрителя разрешение всем арестантам собраться в тюремной канцелярии, окнами выходившей на улицу, чтобы видеть, как он и его семейство в карете покинут тюрьму – было бы непростительно лишать их такого зрелища, говорил он. Но мало-помалу усталость взяла свое, и старик, угомонившись, вытянулся на постели.
Она, как всегда, сидела у его изголовья, обмахивая газетой покрытый испариной лоб. Казалось, он уже задремал (так и не выпустив из рук кошелька), но вдруг встрепенулся и сел на постели.
– Прошу прощенья, мистер Кленнэм, – сказал он. – Я, стало быть, могу сейчас выйти за ворота и – кхм – пойти прогуляться, если мне захочется?
– Сейчас, пожалуй, нет, мистер Доррит, – вынужден был ответить Кленнэм. – Еще не закончены кое-какие формальности; правда, и ваше заключение теперь всего лишь формальность, но придется соблюдать ее еще некоторое время.
Услышав это, старик опять расплакался.
– Каких-нибудь несколько часов, сэр, – бодрым голосом сказал Кленнэм, желая его утешить.
– Несколько часов, сэр! – неожиданно вспылил старик. – Вам это легко говорить, сэр! А знаете ли вы, что такое час для человека, которому нечем дышать?
Но это была его последняя вспышка; поплакав еще немного и пожаловавшись, что ему не хватает воздуха в тюрьме, он вскоре затих. Кленнэм смотрел на спящего отца и на дочь, оберегающую его сон, и у него не было недостатка в пище для размышлений.
Крошка Доррит тоже размышляла в это время. Осторожно отведя в сторону прядь седых волос со лба спящего и коснувшись его губами, она оглянулась на Артура и шепотом спросила, видимо продолжая свои размышления:
– Мистер Кленнэм, а он уплатит все свои долги перед тем, как выйти отсюда?
– Непременно. Все до единого пенни.
– Долги, за которые он так долго просидел здесь – сколько я себя помню и даже дольше?
– Непременно.
Какая-то тень сомнения и укоризны мелькнула
